— Махмут Ахметович, сегодня мы поздравляем военных контрразведчиков с юбилеем. Что можете вы им пожелать в этот день?
— Чтобы они и сегодня продолжали те лучшие традиции, которые во все времена были у наших военных контрразведчиков. Ну а от того, что было. наносного, — от этого надо отказываться!
«О долге и чести замолвите слово»
Строго отобранные книги с дарственными подписями стоят у меня на специальной полке. Все тома в основном о войне. Той, Великой Отечественной. И среди дорогих талантливых имен есть книги и Владимира Богомолова: повести «Иван» и «Зося», роман «Момент истины («В августе сорок четвертого»), рассказы. Они не очень впечатляют местом на полке, но поражают тиражами, местом в душах людей.
Богомолов редкий как писатель и редкий как человек. Неподкупный, «чокнутый» на правде и порядочности. Окончив всего семь классов, он сам себя образовал. Удивлял всех работоспособностью, энергией. Друзья шутили, что от прикосновения к его руке сами собой загорались спички.
Уже полгода, как нет Владимира Богомолова среди нас. Он умер внезапно, как солдат, бегущий в атаку.
— Я пришла утром ему укол делать, а он лежит в своей излюбленной позе — ладонь под щекой — и уже не дышит, — сказала мне Раиса Александровна, жена Богомолова, врач, кандидат медицинских наук. — Во сне скончался, никому не мешая и не досаждая. Как жил, так и умер…
Мне посчастливилось долгие годы близко знать Владимира Осиповича, бывать у него дома. Месяца за два до его смерти мы беседовали с ним на разные темы. Я нашел свои записи и пометки. До сих пор гудит у меня в ушах его твердый поставленный голос.
— Спешу поздравить вас, Владимир Осипович, с сотым изданием «Момента истины». Пресса хоть и скупо, сквозь зубы, но заметила это большое событие в литературе…
— Для теперешнего времени дело обычное. Газеты, радио, телевидение с шумом раскручивают недокормленных, якобы обиженных старой властью бездарей, а то и откровенных прохиндеев, перебежавших из комсомола к демократам. Их напыщенные физиономии заполняют все экраны, а писателей, которых почитает и знает народ, на порог студий не пускают. Я уж не помню, когда последний раз видел в телевизоре, к примеру, Василия Белова, Валентина Распутина, Юрия Бондарева, Виктора Бокова. Нельзя художников делить на своих и чужих, по религиям и партиям. Так мы долго гражданское общество не построим.
— Но вам, выражаясь иностранным словцом, паблисити в общем-то и не требовалось. Ваши вещи, как тяжелый танк, прорывают все преграды, забираются на самые высокие высоты. Это же неслыханно: сто изданий выдержал роман! А его все печатают и печатают. Даже при нашем диком рынке. Он стал как бы учебником, настольным пособием в десантных войсках, в спецслужбах, в антитеррористических подразделениях. Некоторые специфические выражения перекочевали из романа в повседневную армейскую жизнь. Полмира читает «Момент истины», «Ивана» и «Зосю». Киноэкран подхватил все ваши произведения. У вас, Владимир Осипович, всегда так гладко дело шло?
— Как бы не так! Никакой глади не было. «Ивана», например, в пух и прах раздолбал именитый редактор из «Художественной литературы». Он обнаружил в «Иване» влияние Ремарка, Хемингуэя и Олдингтона, о котором я даже не слышал. И в заключение вынес приговор: эту вещь никто и никогда не напечатает. Другой бы при такой авторитетной рецензии запил бы или сжег рукопись к чертовой матери. Ведь «Иван» был первым моим литературным произведением. Но я не сдался! Я верил в своего Ивана!
— Вообще-то после «Сына полка» Катаева писать о детях на войне было рискованно…
— Я знал это. Могли сказать, что писатель, мол, повторяется, чиновников в издательствах было немало.
— А, кстати, как возник у вас этот «Иван»? И как вы добиваетесь почти документальной точности, доверительности? Может, у всех ваших героев есть прототипы?
— В какой-то степени есть, конечно. Ведь я служил в полковой пешей разведке. Был командиром взвода и ротой командовал, много всего перевидал, в том числе и таких мальчишек, как Ваня.
— Я слышал от одного генерала, что Богомолов, мол, в «Смерше» служил, это, мол, из романа видно: уж очень все точно схвачено, даже шифровки почти подлинные…
— Нет-нет, я в разведке служил, а «Смерш» знал, конечно. И людей его знал. Мы же рядом были, глаз «Смерша» за нами, разведчиками, особенно был пристальным: мы же по тылам шастали. А роман сочинен — это же художественное произведение. И «Иван» тоже. Я написал его, можно сказать, со зла. Меня коробило от множества нелепейших несуразностей, когда я читал военную прозу. А читал я много. Вернулся из армии с двумя ранениями и контузией, был инвалидом, получал небольшую пенсию. Ни специальности, ни образования. Ведь на фронт я ушел совсем мальчишкой, добровольно, прибавив себе два года возраста, за своими дружками побежал. Хватил лиха под завязку. После Германии побывал в Маньчжурии, на Сахалине, на Камчатке. Армию любил и хотел в ней остаться, но меня обидели несправедливостью. Так вот, начитавшись книг о войне, стал и сам писать…
— Но ведь какое-то творческое зерно прорастало в душе? Может, на фронте писали, в школе?
— Только думал, но не писал. Писать побаивался: образования нет. Потом преодолел этот барьер.
— Откуда у вас такая закаленная сталь в характере? Вы не согнулись перед цензурой, перед Главупром и ЦК. Ведь из «Момента истины», как вы в прошлый раз рассказывали, хотели две главы выбросить и сцену со Сталиным…
— Меня дед воспитывал. С малых лет. Он получил Крест на японской войне 1904 года, а с германской пришел полным Георгиевским кавалером. Мы жили в Подмосковье, в деревне. На всю жизнь запомнились мне его слова: не угодничай, не подлаживайся и никого не бойся. Не давай себя в обиду. Пусть лучше тебя убьют, чем унизят!
— Я помню, как вас заочно хотели принять в Союз писателей. На московском секретариате кто-то сказал: да у него всего две повестушки — «Иван» да «Зося», тут с пятью романами в очереди стоят…
— Мне передавали. Потом за меня хлопотали Щипачев, Соболев, Симонов, Бондарев, Смирнов.
— Сергей Сергеевич Смирнов дал в «Правде» большую рецензию на «Момент истины». По тем временам это было высшей похвалой.
— Он настойчивее всех звал меня в Союз писателей, но я так и не пошел. Мне неприятны были «живые классики», часто издающие собрания сочинений, которые пылились в библиотеках.
— Вы всей душой любили армию, в которой воевали и служили. А что вы думаете о современном воинстве?
— Переживаю за современную армию. На днях встретил на улице молоденького лейтенанта и хотел поставить его по команде «смирно»: патлатый, фуражка набекрень, брюки помяты, глаза с утра осоловелые…
— Но ведь хрестоматийный поручик Ржевский тоже с утра был слегка пьян и трех рублей у него не хватало…
— Тот легендарный поручик два раза в день, между прочим, брился и мундир на нем сидел идеально. А что касается трех рублей, то у нашего лейтенанта их не хватает не только с утра, но и в обед, и вечером. Офицеры обнищали. Это позор! Стесняются форму носить. Так и хочется крикнуть военному начальству: о долге и чести замолвите слово!
— Наши крутые радикалы через губу произносят слово «патриотизм», некоторые чиновники и губернаторы не хотят вставать при исполнении Гимна Отечества. Что вы на это скажете, дорогой Владимир Осипович?
— То, что я скажу, «Красная звезда» не напечатает. Давайте лучше чай пить, я заварю его по-маньчжурски.
— Последний стандартный вопрос: когда раскроем ваш новый роман?
— Он в основном готов. Подчищаю, убираю длинноты. Название сложилось: «Жизнь, иль ты приснилась мне?»
— Конечно, там будет война…
— И война, разведка и контрразведка, армия и современность. Десять лет этому отдано.
Юрий ГРИБОВ
На страже безопасности Советской державы
Ветераны вспоминают
Со Сталиным на борту
Эта командировка состоялась в июне 1949 года. К тому времени из Италии через Средиземное море в Севастополь был перегнан своим ходом небольшой штабной корабль, ранее принадлежавший немецкому гроссадмиралу Денницу. Командованием нашего Военно-морского флота и Министерством госбезопасности СССР было принято решение этот корабль переоборудовать и подготовить для обслуживания И. В. Сталина в период нахождения его в очередном отпуске на Черноморском побережье — к сентябрю.